Первый экзамен — русский язык. Мы сидели за столами в большой светлой комнате, а пожилая седая женщина ходила от окна к окну и чистым голосом читала отрывок из «Записок охотника» Тургенева. Я написал три странички в школьной тетради и, как все, положил их на стол. Через три дня, как и многих других, меня вызвали в учебную часть, и та седая женщина, которая таким хорошим голосом читала отрывок из «Записок охотника», грустно улыбнулась и молча показала то, что я написал в диктанте. У меня дрогнули в коленях ноги: все три странички, как кровью, испещрены красными чернилами. Провалился! Значит, напрасно ехал в такую даль и с таким трудом. Значит, рабфак не для меня. «Придется тебе, юноша, уехать домой,— сказала седая женщина.— Но не надо отчаиваться. Ты еще молод. Займись-ка дома самообразованием, подтянись по русскому языку и на будущий год снова приезжай...»

И все же второй раз в Краснодарский рабфак я не поехал. Через семь лет я экстерном сдал экзамен за десять классов, а к тридцати годам, уже будучи автором многих рассказов и отцом семейства, окончил заочное отделение Литературного института имени Горького. И хотя ко времени окончания мною было истрачено немало чернил и бумаги: написаны две повести — «Японко на Кубани»— о боевых подвигах отряда Якова Балахонова, и «Участники» — о делах работников МТС (обе повести не были напечатаны), а также «Кубанские рассказы», которые печатались в журнале «Молодая гвардия» и «Московском альманахе»,—я все больше и больше убеждался, что писатели рождаются не в стенах учебного заведения и что мне, для того чтобы стать писателем, нужны были новые усилия, посложнее и потруднее тех, какие уже были сделаны.

В те годы я работал разъездным корреспондентом сперва в комсомольской газете «Молодой ленинец», а потом в «Ставропольской правде», и почти каждый день находился в дороге. Я любил эти поездки. Благодаря им я так изучил «на местности» карту Северного Кавказа, что от Дербента до Темрюка не отыскать, пожалуй, места, где бы не довелось побывать, и это был, я сказал бы, мой второй литературный институт.

В годы Великой Отечественной войны мне и моему другу Эффенди Капиеву довелось побывать в Кубанском кавалерийском полку, который формировался на Кубани и на Ставрополье и в январе 1942 года принимал участие в боях за освобождение Ростова-на-Дону. Встречи с конннками-земляками помогли нам написать книгу очерков «Казаки на фронте». Затем всю войну, работая сперва в дивизионной газете, а потом во фронтовой, я, как офицер и военный корреспондент, делал все то, что в годы войны делали все военные корреспонденты,— и это был мой третий литературный институт.

На пылающем небосклоне войны уже заалели зарницы долгожданной победы. Мечты воинов все настойчивее обращались к жизни мирной. Самым радостным и самым желанным был разговор о том, что и как должно быть и обязательно будет сделано после окончания войны,— в это время я начал писать романы «Кавалер Золотой Звезды» и «Свет над землей», и с них, собственно, и начинается моя литературная биография. Прошло более тридцати лет. Книги выдержали многие издания, выходили большими тиражами и получили широкую известность среди читателей в нашей стране и за рубежом, были переведены на все братские языки Советского Союза и на двадцать девять иностранных языков. И если сравнивать содержание этих романов с жизнью реальной, то лучше всего обратиться, так сказать, к первоисточнику, то есть к тем людям, которые описаны в них, и к тем станицам и селам, которые там названы и которые обозначены на географической карте Кубани и Ставрополья.

События, описанные в «Кавалере Золотой Звезды» и «Свете над землей», относятся, как известно, к 1945—1948 годам, а место действия все то же, с детства мною любимое верховье Кубани — от Невинномысска до Усть-Джегуты и Сторожевой. Если же сказать еще точнее, то это станица Зеленчукская, названная в романах Усть-Невинкой. Именно в этой станице я провел первое послевоенное лето. Это было время небывалого душевного подъема, время радостных надежд и свершений. Да это и понятно! Народ-воин, народ-богатырь одержал величайшую победу над фашизмом, спас мир от коричневой чумы, и сознание совершенного выдающегося подвига жило в сердцах советских людей. Мы, живые свидетели тех лет, хорошо помним: над Кубанью, над Ставропольем, как и над всей нашей страной, витал тогда дух Победы. Он - то, дух Победы, и создавал у людей настроение праздничное, приподнятое, придавал им энергии, трудовой смелости, определял их душевный настрой.

Как раз в это время в Зеленчукской началось строительство межколхозной гидроэлектростанции, и запевалами первой послевоенной новостройки, ее душой стали бывшие воины. Сооружение это было объявлено народной стройкой - тоже характерная примета того времени. В рекордные сроки был прорыт отводной капал, поставлена плотина, близ реки вырос домик и к нему протянулись две водонапорные трубы. И когда был завершен монтаж турбин и от домика побежали столбы электропередач, в станичных домах, на площади, на полевых станах и фермах зажглись огни: своя электроэнергия начала применяться не только в быту, а и на производстве. Так что жившему в станице писателю не надо было ничего изобретать и ничего придумывать. Материал для романа лежал, что называется, у него под рукой. Поэтому все, о чем рассказано в «Кавалере Золотой Звезды» и «Свете над землей» — от возвращения фронтовиков, строительства Усть-Невинской ГЭС, сплава леса до применения электричества,— все это происходило в станице Зеленчукской.

Совсем недавно я снова побывал в Зеленчукской. Даже меня, бывшего здесь не однажды, поразили происшедшие там перемены. Станица разрослась, расстроилась, и стала похожа на утопающий в зелени город. Навестил я и тот, хорошо мне знакомый берег, где в первый же послевоенный год развернулась народная стройка. Меня встретил тот же домик, только на нем крыша потемнела от времени. Тополя, посаженные еще строителями, стали могучими деревьями с высоко поднятыми к небу шпилями. Все так же, раскинув плечи, убегали от домика столбы электропередачи, и все так же, вот уже более тридцати лет, шумит в турбинах вода—монотонно и неустанно. Только электроэнергия Зеленчукской ГЭС нынче не одинока. Как ручеек впадает в большую реку и сливается с нею, так и она входит в общегосударственную энергосистему.

Там же, в Зеленчукской и в других станицах верховья Кубани, и поныне живут люди, с кем в разное время мне и посчастливилось встречаться. Эти-то люди, так или иначе, стали прототипами героев моих произведений. Подобно тому, как перед живописцем встает натура и помогает ему с наибольшей точностью перенести на полотно видимый им предмет, у писателя тоже есть своя натура. Разница лишь в том, что эта натура находится не рядом и писатель не может то и дело поглядывать на нее, как это делает живописец. Писатель рисует словами не то, что видит в настоящую минуту, а то, что видел когда-то и что постоянно живет в его воображении. Возможно, поэтому и теперь, когда прошли многие годы, я часто вспоминаю, например, как танкист Семен Гончаренко вернулся с войны в свой родной хутор Маковский, и не один, а с фронтовым другом Василием Григорьевым. У Василия не было ни родных, ни своего, угла — унесла война, и он решил после демобилизации не возвращаться на свою Орловщину, а уехать с другом на Кубань. Вспоминаю, как эти и другие бывшие фронтовики входили в мирную жизнь, как не- кубанец Василий женился на двоюродной сестре кубанца Семена и как они сообща строили хату для молодоженов. Если же до конца открывать авторский «секрет», то следует сказать: да точно, приехавшие на Маковский два танкиста и навели на мысль начать роман с того, взятого из жизни, эпизода. Однако, прототипами, скажем, Сергея Тутаринова были и другие бывшие фронтовики. В частности, Василий Черников из Усть-Джегуты, внешние черты которого были даны герою романа, Герой Советского Союза Константин Лаптев, которого я знал с детства и биография которого стала биографией Сергея Тутаринова.

В той же Зеленчукской я познакомился с возницей Ириной Любашевой, с электриком-самоучкой Прохором Ненашевым, с Федором Лукичом Хохлаковым. А вот председателя райпотребсоюза Руб- цова-Емницкого встретил не в станице, а в Пятигорске. Это был мой друг, торговый работник Лев Ильич Семенов-Метницкий, своей внешностью и характером очень похожий на Рубцова-Емницкого. Два председателя колхозов пришли в книгу из станиц Попутной и Отрадной.— это Алексей Степанович Артамашов, рубаха-парень, добряк и хлебосол за чужой счет, разоривший хозяйство, и Стефан Петрович Рагулин, по натуре человек молчаливый, прижимистый, скупой, но хозяин отменный. Родители Сергея—Димофей Ильич и Василиса Ниловна — это мои отец и мать. Кого-кого, а их-то я знал хорошо, так что «изучать» их не было нужды, и описаны эти старики, что называется, с натуры. Помню, отец прочитал роман, узнал себя и сказал: «Понапрасну ты, сыну, нас с матерью описал. Люди будут читать, узнают нас, что подумают... Подождал бы, когда мы помрем, а тогда и описывал бы...»

Работая над книгой, писатель не только видит свою «натуру», а и мысленно разговаривает с теми, о ком пишет, и нередко этот никем не слышимый диалог затем, весьма кстати, ложится на бумагу. Иногда писателю приходится ездить, к своим героям, советоваться с ними. Для наглядности сошлюсь на героиню романа «Родимый край» Евдокию Ильиничну Голубкову, или, как ее звали, тетю Голубку. Читатели знают, что тетя Голубка живет на кубанском хуторе Прискорбном. Для меня же Прискорбный — это Маковский. Оба хутора: Прискорбный— в романе, Маковский — в жизни, стоят па низком, размытом водой берегу. В романе — Прискорбному, а в жизни — Маковскому Кубань причинила большую неприятность, она подошла так близко и так навалилась па берег, что уже начала смывать огороды и разрушать хаты.

Тетю Голубку — свою сверстницу — я знал на Маковском еще девушкой, когда и сам был парубком. Мы вместе ходили на вечеринки, на те самые, что описаны в «Родном крае», и на этих вечеринках развеселая Дуся танцевала под мою гармонь. Так что я с полным правом могу сказать: мне хорошо известны и жизнь Дуси, и ее нелегкая судьба, и ее горькая любовь. Потому-то, работая над романом, я не только думал о Дусе и мысленно разговаривал с нею, а и в то время, когда писал «Родимый край», приезжал к ней в гости, привозил рукопись, читал ей главы, выслушивал ее замечания. Вот в такие дни и мне, как живописцу, тоже приходилось поглядывать на свою «натуру», на ее щербину, которую она прикрывала смуглой ладошкой, когда улыбалась, на ее сережки, похожие на крупные капли слез, на ее цветную косынку, на мелкие морщинки у глаз. Как-то после очередного чтения Дуся сказала:

- Все тебе нужно, все ты хочешь описать. А

разве надо обо всем писать? Ты пиши не обо всем, а о главном.

- А что же, Дуся, по-твоему главное, а что не главное?

- К примеру, ты описал наше ночеванье. А зачем? Кому про ту нашу глупость интересно знать? Нынче-то ночеванье уже не в моде, и это хорошо. Да и молодым людям про это читать неинтересно. Мою щербину тоже описал. Ни к чему. Кому охота знать, есть у меня эта щербина или ее нету. А вот мою работу на ферме описал правильно, все так, как было. И телята у тебя получились как живые. Я даже прослезилась, честное слово... А щербину мою вычеркни, без нее будет лучше.

Разумеется, важно видеть и вблизи и на расстоянии тех, о ком пишешь и с кем хорошо знаком. Важно разговаривать с ними и мысленно и наяву. Но не менее важно знать описываемое тобой место. Известно, что строители, прежде чем начать сооружение здания, сперва облюбовывают и изучают для него место. Потом делают «привязку» будущего здания к облюбованному и изученному месту. Что-то схожее с этим делает и писатель, ибо ему тоже невозможно начать сочинять роман или повесть, не «привязав» их к месту, не имея своего любимого уголка земли. И сюжет, и автор со своими литературными героями обязательно должны иметь такую «привязку», то есть то место, которое является для них родным и святым. И эта «привязка» делается не по чьему-то указанию» а по велению сердца.

Почему, к примеру, в романе «Родимый край» эта «привязка» сделана не к какому-либо кубанскому хутору, а к Маковскому? Исключительно потому, что на Маковском я вырос, что он для меня не просто хутор, а частица моей жизни. А вот роман «Сыновний бунт» уже «привязан» не к кубанским станицам и хуторам, а к ставропольским селам, тоже автору родным и дорогим. Описанные в «Сыновнем бунте» места—это села, лежащие за горой Недреманной. В романе она названа своим, весьма поэтическим именем, как и Невинномысскнй канал, воды которого прошли по туннелю через Недреманную. Сразу же за Недреманной петляет по степи речка Егорлык. Оживала она лишь во время таяния снега и умирала, как только поднимались над степью жаркие каспийские суховеи. Нынче Егорлык породнился с Кубанью и стал рекой полноводной. Не менее, чем хутор Маковский, я знаю и люблю ставропольские села, что раскинулись по берегам Егорлыка. В «Сыновнем бунте» одни из них, как Татарка, Ново-Троицкая, Красное, Птичье, названы своими именами, а другие, как Журавли,—вымышленными.

И еще пример, самый свежий — из «Белого света». Н в этом романе налицо все та же «привязка» к месту. Читая «Белый свет», нетрудно догадаться, что Прикубанье — Кубань, что город Южный со своими пьянящими запахами акаций и буйной, зеленью— это Краснодар. Береговой же, куда Алексей Фомич Холмов переехал на жительство, является собирательным приморским городком, во внешнем облике которого угадывается и Геленджик, и Туапсе, и Лазаревское, и Адлер, и Гагра. Хождение Холмова по «белому свету» тоже имеет точный адрес: это кубанские станицы от Славянска до Усть- Джегутинской и Зеленчукской. У меня хранится карта маршрута с точным указанием тех станиц, где Холмов побывал или останавливался на ночлег.

Хорошо иметь житейскую и душевную «привязку» к какому-то месту. Но этого еще мало. Обязательно самому надо побывать и пожить там, где бывали и где жили твои герои, и самому знать и любить эти места так, как знал и любил их, к примеру, Алексей Фомич Холмов или Сергей Тутаринов. Первый раз я прошел по описанным в «Белом свете» станицам еще в ранней юности, когда учился печному делу, второй раз — в молодости, когда работал разъездным корреспондентом. Тогда я не думал, что когда-нибудь, лет эдак через тридцать, буду писать роман «Белый свет». Третий же раз по тем станицам и по тому же «белому свету» я проходил совсем недавно, уже вместе с Алексеем Фомичом Холмовым.